Моей жене
— Нельзя сейчас, не получится! — ответил Шаман, — она сможет еще подождать?
— Нет, она уже рожает, — сказала Повитуха, — срок-то у нее неделю назад вышел.
— Но в тайге нет свободных душ для этого ребенка. Ох и скверная зима нынче: все спуталось, расшаталось, все души ветром разметало, поди на Северную сторону их унесло. Мальчик или девочка будет?
— Верно мальчик, всё к тому.
— Тем более! Где взять пять душ для этого мальчика? Уж стемнело, коль и есть где вдали, теперь не докличешься.
Роды шли долго — всю ночь и весь день. Под вечер разрешилось. Родился мальчик — ни жив ни мертв, пустое тело. Спеленала его Повитуха, но Матери не дала.
Пришел Шаман.
— Лишь две души со всей тайги ответили на мой зов сегодня: одна сильная, здоровая, а другая хромая. Здоровую я поселю в его сердце. А хромую я сделаю душой-дыханием.
Так и поступили.
— Теперь я положу ребенка в стылую лиственничную колоду, и он уснет ледяным сном. Три дня выдержит его сильное сердце — три дня есть у нас, чтобы отыскать для него еще души. Но дышать он сам не сможет. Мать, дели с ним каждый свой вдох и каждый выдох, не отступай ни на шаг. Отвлечешься — разлетятся души, затвердеет тело, и уже ничто не оживит его. А ты, Отец, что есть сил проси чуда: может, прилетят среди зимы утки, принесут в тайгу юные души.
Положили мальчика в лиственничную колоду, тельце его охладело, заснул он ледяным сном. Мать рядом сидит, глаз не смыкает, дышать ему помогает.
На следующее утро собрал Отец все добро, что было в доме, отправился к священному озеру. Стал мольбы посылать, приношения устраивать, уток заклинать:
— Утки перелетные, птицы-заступницы, возвратитесь поскорее, принесите с Южной стороны земли души для моего мальчика!
Нет уток: зима кругом. Небо серое, тяжелое. Даже орел еще не проснулся.
Отец всё упрашивает — уж и уток, и гагар, и гусей-лебедей — принесите, перелетные, души для мальчика! — Молится, дары подносит.
Так весь день прошел — не откликнулись утки.
А как темнеть стало, прилетел из леса Сыч. Сел на пень:
— Пи-и-иу!
— Что пищишь, слепошарый?
— Уж очень ты громко плачешь, для сына чудо призываешь — жалко мне тебя!
— И что мне с того? Скажи лучше, не видать ли там уток?
— Все утки еще на Южной стороне земли, не поспеть им в три дня, не трать силы понапрасну. Но я помогу тебе: есть у меня одна душа — хорошая, здоровая, сам выхаживал, выкармливал.
— Да где ж это видано, чтоб совы души приносили?! Ты ж в Южной стороне никогда не бывал, дальше тайги не летал!
— Летал – не летал… брать-то будешь? То-то же. Давно ее у себя держу, берегу как самое дорогое. Думал, на черный день, да пусть тебе сгодится!
— Спасибо тебе, Сыч! Вот только нечем мне отплатить: все, что было у меня, я отдал в подношение, ничего теперь не осталось.
— Мне и не надо, не торговаться я прилетел. За добро плату не берут.
Пришел Отец домой, рассказал жене. Обрадовалась она подарку, но про уток не поверила. Нельзя отступаться, говорит, надо их упрашивать. Решили, что завтра она пойдет на озеро, а он с сыном останется — будет дышать для него и сердце слушать.
Еще не рассвело, а Мать уже на озеро отправилась. Вдруг смекнула: озеро-то льдом покрыто! Дурная зима выдалась, сырая, но вода все равно замерзшая. Как тут уткам возвратиться? Хлопнула она себя по лбу, стал полынью рубить.
Всё утро старалась — большую сработала. Стала плакать, чудо вымаливать:
— Утки перелетные, птицы-вестники! Возвратитесь домой, принесите на крыльях своих души для моего сына!
Весь день просит, весь день плачет — от слез ее уж половина озера растаяла.
— Вот вам водичка, вот вам ваше озеро, летите скорее, возвращайтесь быстрее!
Не шелохнулось небо, не показались утки.
А как зашло солнце, выскочила из леса Рысь. Пригнулась, глазами сверкнула и прямо на полынью пошла. Мать ее увидала, села в сугроб и спиной попятилась.
— Не бойся меня, женщина!
— Как же мне тебя не бояться? В эту дрянную зиму, глядишь, и рыси станут на людей бросаться.
— Зачем же мне на тебя бросаться? Жалко мне тебя, так горько ты плачешь, так горячо просишь. Но впустую: далеко утки, не поспеть им к твоему мальчику. Уж я-то птиц хорошо чую.
— И что же мне делать?
— Я хочу помочь тебе. Родилось у меня два котеночка, да одному, видать, до весны не дожить. Души от него уж отлетают, но есть одна сильная, крепкая — возьми ее.
— Да где ж это видано, чтобы душу от лесной кошки сразу в человека пересаживали?!
— Сразу – не сразу… ты шаману-то своему скажи. Я его давно знаю, он и не такое делал.
— Спасибо тебе, Рысь! Я бы если могла — оплакала бы твоего котенка, да только я всё выплакала, нет у меня слез больше.
— И не надо. Не отвечай печалью на печаль, пусть вам утешение будет.
Побежала домой, все мужу рассказала. Он обрадовался подарку, а про уток они все равно не поверили.
На следующее утро решили втроем к озеру отправиться. Сами идут-спотыкаются, деревяшку со спящим младенцем в четыре руки несут, по очереди за него дышат.
Пришли к озеру, расчистили полынью. Уж ни сил, ни молитв, ни слез у них не осталось. Сели на берег, колоду меж собой поставили. Да так и просидели до вечера, не зная, что еще сделать.
А небо все такое же серое, пустое, и ветер промозглый поднялся.
Стемнело, а никто не показался: ни человек, ни зверь, ни птица. Ни души. Тут пришло время пробуждать ребеночка. Взяли они колоду и поковыляли к Шаману и Повитухе.
Как пришли, все рассказали и про Сыча, и про Рысь, и про уток. Удивился Шаман, пристально поглядел на спящего ледяным сном ребеночка, задумался. Потом вздохнул и принялся вместе с Повитухой будить мальчика. Вынули его из лиственницы, стали согревать: сначала ножки, потом ручки, затем тельце. Поселили в него две души — которую Сыч принес и от лесного котенка. Тут мальчик потеплел, порозовел и стал дышать сам. Но не очнулся.
— Ему еще одна нужна — душа-голос. Лишь тогда он станет человеком. Только нет ее у нас: не слышит меня серое небо этой зимой, а я его разгадать не могу, — сказал Шаман. — Вот как сделаем: я возьму мальчика и пойду с ним в ночь на плоскую гору. Есть одно средство в запасе, попытаю его. С первыми лучами приходите к семиствольной березе у подножья — там нас найдете.
Закутала Повитуха спящего младенца в оленью шкуру, Шаман примотал его к себе, надел лыжи и пошел через лес.
Пятую ночь Мать и Отец глаз не сомкнули. А что тут сделаешь? Молча до утра просидели.
Как светать стало, побежали к семиствольной березе у плоской горы. Прибегают — глядь! — на ветках меж стволов лежит опоясанный берестой меховой сверточек, и в нем здоровый ребенок плачет сиплым голосом. А поодаль в снегу, привязанный кедровым корнем за корягу, лежит и стонет старый Шаман.
Мать схватила мальчика и за пазуху к себе спрятала, тут он и присосался — есть стал.
А Отец с Повитухой к Шаману пошли.
— Он умирает?
— Нет, но он лишился разума.
— Тогда мы возьмем его к себе, будем ухаживать как за родным отцом!
— Не бери лишний груз, я сама за стариком присмотрю, — сказала Повитуха. — Ребенку вашему, видать, предстоит большим шаманом сделаться, многие чудеса сотворить. У него сильное сердце, чуткое дыхание, в нем души кошки и совы, а старик отдал ему свой голос и разум. Но будьте осторожны: чует сердце, вслед за этой худой зимой придет лихая весна, а селение наше осталось без шамана — некому нас защитить. И пока не вырос новый заступник, все мы под угрозой. Укройтесь хорошенько.
Не обманулась Повитуха: с первой весенней капелью налетела на всю землю невиданная хворь, люто свирепствовала и много душ с собой унесла.
